|
Довольно странно происходит, когда в ожидании где-либо чего-либо или, вообще, кого-либо мучительные и нудные длинные дни со временем превращаются в мучительный и нудный, но слишком короткий год. И если ты чего-то ждёшь всю свою размытую жизнь, то замечаешь, что чем ты становишься старше, тем время становится всё моложе и моложе независимо от того, грустно ли тебе, одиноко, или ты вообще уже давно умер.
В течение такого года ты, естественно, ежедневно испытываешь разные состояния. Иногда тебе смешно и радостно, иногда обидно и страшно, иногда совестно и противно. Бывает так, что просто наплевать на всё и всех вокруг - ты сам себе отличный друг. Когда тебе весело, ты забываешь о своих проступках, о своих нелепых мыслях, о смертельной болезни, таящейся в твоём организме и даже о том, кого или чего ты каждый день, вырастающий в каждый год, ждёшь, наблюдая за полупрозрачными «ворсинками», третьи сутки летающими у тебя перед глазами, словно комары на болоте. Когда тебе грустно, ты грустишь, а иногда даже плачешь, и всё в этот момент становится серым и мрачным, страшным и медленным, и, наконец, всё просто на просто замирает, даже время. Депрессия мучает тебя снова и снова, пока ты, например, не заснёшь, а когда ты засыпаешь, то все твои мысли летают уже вокруг тебя, указывая, к чему всё идёт или, наоборот, от чего всё уходит. Зато при этом снижается вероятность болезни головы, как физической, так и психической, ведь чем дольше ты начинаешь заморачиваться на чём-то одном, тем больше напрягаются твои мышцы, твоя кровь, твои нервы. Даже пальцы на ногах иногда начинает сводить, они устают и тихо скрипят в своих маленьких ломаных суставах.
Во сне же всё иначе. Там можно бегать, можно прыгать, можно летать, а можно упасть с крыши тридцати этажного дома в огромную глубокую реку. И если ты не умрёшь от страха во время полёта, то, в конце концов, проснёшься от того, что начал тонуть и задыхаться, медленно и отчаянно погружаясь на дно.
Сантехник Банин сидел в полумраке на старом засаленном диване, уставившись в телевизор, по которому транслировали очередной скучный футбольный матч. Перед ним на маленьком журнальном столике стояла большая миска жареных семечек, которые он брал терпеливой дрожащей рукой и медленно подносил ко рту, из которого выглядывали два передних зуба с канавками на их окончаниях, оставленных, видно, от частого соприкосновения с вибрирующими скорлупками семян, которые под микроскопом напоминают столярную наждачную бумагу. На полу, у него под ногами, на которых были натянуты стоячие носки, лежала развёрнутая телепрограмма, используемая в качестве пепельницы, мусорного ведра и раковины, как обычно стоят около стоматологических кресел, в которые нужно сплёвывать слюни, перемешанные с зубной кровью. Справа от газеты стояли восемь бутылок пива «Волжанин», шесть из которых были уже опустошены, а одна ещё запечатана. Сантехник брал его по четыре рубля на углу недалеко от своего дома в пивном ларьке. Не известно, почему так дёшево, но известно только одно - вряд ли бы он отказался его покупать, даже если бы знал, что срок годности истёк ещё восемь месяцев назад. На полу лежал грязный дешёвый ковёр, усыпанный мелкими нитками, сухими мёртвыми мухами, тараканами, различными палочками и бумажечками. В комнате летал переполненный вязким дымом воздух, и чем-то всё время равнодушно попахивало. Вокруг тусклой лампочки, висящей на торчащем в потолке обгоревшем, расплавленном проводе, летали три задыхающихся комара и ещё несколько более мелких тварей.
Было уже пол второго ночи, и сильно клонило на сон, глаза слипались, круглое щетинистое лицо расслаблялось и странно вытягивалось, но сантехник держался изо всех сил, чтобы не заснуть. Похоже, что он сам не знал, зачем это делал - просто требовалось и всё. Банин прикурил очередную сигарету и, глубоко затянувшись, выпустил неаккуратную струю дыма в сторону «люстры», рассматривая, как разлетаются беспорядочные клубки густого белого дыма. В это время комары немного посунулись в разные стороны, а из телевизора начали доноситься крики горячащегося комментатора. «Наши» начали уверенно наступать в сторону ворот противника. Глаза сантехника немного было и расширились, но только до того момента, когда он вспомнил, что на восемьдесят пятой минуте матча всё равно разрыв семь - два существенно, хотя бы до победы, никак не сократить. Глаза приняли первоначальную форму. И тут вдруг в уши ударило пронзающее жужжание дверного звонка. Банин ещё раз всмотрелся в телевизор, как будто пытаясь насмотреться перед тем, как его посадят на электрический стул и, тяжело поднявшись, пошёл открывать. Отомкнув дверь, он потянул её на себя и увидел на лестничной площадке тощую, как сам Кощей, перепуганную бабу Катю.
- Серёжа, Серёженька, голубчик, извини меня за беспокойство, ты ведь ещё не спал… я надеюсь!? - начала она. - Серёжа, у меня что-то с унитазом опять, сейчас всю квартиру затопит. Ты мне, помнишь, бачок новый ставил?.. Так вот. Я, как ты и указывал, за верёвочку дёрнула два раза - один раз быстро и сразу отпустила, а второй - уже подольше подержала. И что-то вода как побежит, как побежит! И сейчас уже почти полный унитаз набежал, и что-то всё никак водичка-то не стихает. Я уж и не знала что делать! Решила к тебе бежать - испугалась.
Глаза Серика незаметно, но довольно глубоко, закатились куда-то под лоб, но делать было нечего - раз поставил не так, то сам виноват, значит идти обязан (кстати, сантехника Банина в его офисе особо и ценили за его совестливость и ответственность). Он глубоко вздохнул, молча развернулся, надел тапочки, взял ящик со своими инструментами, выдохнул и пошёл за старухой, которая жила этажом ниже. Зайдя в прихожую бабы Катиной квартиры, он не заметил никаких особенных изменений. Всё было на своих местах: старый зелёный телефон стоял всё на той же старинной, но ухоженной телефонной тумбочке. В углу стоял тоже старинный комод, но только он явно отличался по дизайну от тумбы, следовательно был из другого набора мебели. Зато меткий глаз честного труженика привлекла вазочка, стоящая около телефона. Она там раньше тоже стояла, но вот золотой цепочки с крестиком там тогда не было. Банин снял тапки и последовал за бабкой в сторону сан узла её однокомнатной квартиры.
- Вот! - сказала баба Катя, зайдя внутрь, и указывая двумя руками в сторону унитаза.
Уставшие глаза сантехника опустились, прежде чем к его носу долетел терпкий ядовитый запах, и заметили в «унитазном» водовороте остатки плавающих соседских старческих экскрементов. Он вытеснил бабку из комнаты, произнёс: «Угу…» - и закрыл за собой тяжёлую железную дверь.
Оставшись один, Серик старался не смотреть и не дышать, но получалось не совсем удачно, то есть, можно сказать, совсем не получалось. Было довольно мало места, но сантехник, привыкший к повседневным неудобствам, всё-таки кое-как разложил инструменты на грязную порванную тряпку. Он взял разводной ключ и молоток и на карачках подполз к самым тонким трубам туалета, на которых были расположены заржавевшие вентили. Вдруг его тело немного пошатнулось, и Банин почувствовал лёгкое головокружение. Застучали молотки: один - большой, стальной, с деревянной ручкой, а ещё два в его ушах. И с каждым ударом рабочего молотка от полусонного состояния два маленьких молоточка цепко впивались в ватные мозги, и, набирая разгон, казалось, выщипывали их по маленькому кусочку. Когда наросшая ржавчина вроде бы отлетела, удары прекратились, а в голове ещё что-то продолжало постукивать, сопровождая это оглушающим внутренним звоном, сантехник Банин почувствовал, как на его полу лысую голову закапала холодная грязная вода. Он сразу обратил внимание на нарастающий шум, забивающий всё на свете. Серик обернулся и увидел, как из унитаза хлещет обильная струя, капли которой, разлетающиеся в разные стороны, достают до самого потолка. Он посмотрел под ноги, но ног не оказалось - они уже полностью погрузились в воду. Он резко толкнул дверь, но она не поддавалась. Поняв, что его закрыли снаружи, сантехник выпучил свои краснеющие глаза и начал громко орать: «Помогите! Эй, кто-нибудь, помогите мне!!!» Когда уровень воды поднялся уже выше его плеч, из глаз покатились крокодильи слёзы - человеку, который, казалось бы, так себя не любил, совсем не хотелось умирать. Сил уже не оставалось, сантехник поплыл вверх, туда, где висит ничем не обнадёживающий потолок.
Когда осталась полоска воздуха, в которой помещался только кончик носа, через который невозможно было дышать, сантехник потерял уже все надежды. Перед его глазами на двух табуретках стоял заколоченный гроб, над которым, стоя на коленях, рыдала его мечта. В её глазах мерцали жалость, испуг и отчаяние, будто маленькая собачка не знала, как ей дальше выживать без любимого хозяина. Ей хотелось прыгнуть туда, но было страшно, ей хотелось сказать что-нибудь, а она не могла, как и сам Банин совсем ничего уже не мог, и уже открыл рот для того, чтобы вдохнуть последний раз в своей жизни, только вдохнуть уже не тёплого весеннего воздуха, а грязной и холодной воды из унитаза, переполненной чужими экскрементами, и уже навсегда.
Он изо всех сил последний раз ударил кулаком в железную дверь… Она не открылась. Зато Банина страшной силой стало засасывать вниз, в самый центр унитаза. В голове хаотично мелькали гнилые и усталые мысли, но самая последняя из них была: «А вдруг!» Сантехник попал в довольно широкую трубу. Он смотрел вверх и видел удаляющийся круг света. Труба повернула в сторону, и свет исчез. Воздуха оставалось мало, и Банин чувствовал, как его лицо на водопроводных изгибах гладят мягкие ворсинки водорослей, облепивших стенки. Он плыл ногами вперёд и надеялся, что всё это скоро кончится, но при мыслях, что труба может сузиться или быть где-нибудь замусорена, и там он застрянет, становилось ещё гораздо страшнее прежнего.
Внезапно за очередным поворотом давление воды стало гораздо меньше, чем раньше, сквозь веки долетел свет. Банин распахнул глаза и увидел вокруг себя полумрак прихожей бабы Кати, в которой он находился несколько минут назад.
Первым делом он встал с пола, подошёл к телефонной тумбочке, аккуратно и бесшумно достал из вазы золотое украшение и кинул себе в карман. Из зала донёсся тихий шорох. Его учащённое, после длительного заплыва, дыхание он попытался замедлить в волнении, сердце яростно и быстро забилось в уставшей груди, руки напряглись, ладони сжались в кулаки, и вдруг дверь распахнулась. Под острым углом Серик разглядел в комнате только кусочек темноты и больше ничего. И тут, спиной вперёд, словно огромная резиновая кукла из дверного прохода зала в прихожую выпало тело старухи, на котором была только ночная рубашка. Сантехник подошёл к нему и медленно, поджав под себя ноги, сел рядом с трупом. Баба Катя была вся опухшая, размякшая, будто она пролежала в воде три недели. Её глаза были сухими и вдавленными и напоминали мятые бумажные шарики в глазницах черепа. Они были словно вшитые пуговицы. Банин терпеливо протянул свою дрожащую руку к бабкиному лицу, тремя пальцами взял её за щёку и дёрнул. Мякоть щеки, словно мякоть большого зефира, слезла с мёртвой головы, и сантехник увидел белые пластиковые зубы бабкиного протеза, выглядывающие изнутри. Его безразличные глаза смотрели на мягкий кусок в своей руке, пальцы которой иногда перекручивали его и неторопливо разминали. Не долго думая, Серик поднёс щёку к носу и настороженно понюхал. Запах напоминал запах тухлых яиц. Сантехник приоткрыл рот и откусил немножко. Разжевал и проглотил. Затем он, удовлетворённо осмотрев всё тело бабы Кати с ног до головы, проглотил вторую половину. При разжёвывании не приходилось сильно напрягаться в силу того, что эта мягкая плоть напоминала овсяную кашу, которую-то и жевать не особо приходится.
Серик оторвал вторую щёку, после обглодал несколько пальцев на правой руке, съел хрящ гортани, обе сморщенных груди. Дальше он осторожно двумя руками начал разрывать раздутый живот. Он плавно разводил указательные пальцы рук в разные стороны, пока полость живота сама не лопнула под давлением кишащих внутри опарышей. Они ползали друг по другу, переваливаясь и перекатываясь сверху вниз. Личинки начали выползать из того места, где недавно находилась гортань. Банин заметил, что из-за сухих глаз потекла по вискам чёрная жидкость, напоминающая соевый соус или, даже скорей всего, соки гнилой картошки, раздавленной подошвой тяжёлого ботинка. Из глаза выполз необыкновенно крупный опарыш. Лицо сантехника скривилось, и он перевёл свой взгляд на кишащих в животе бабы Кати червяков. Серик вдруг представил, что вместе с мясом ему в организм могли попасть ещё и эти слизистые белые живые извилины, и к его горлу со стороны желудка подкатил комок. Он закрыл глаза, чтобы не видеть червяков, но вдруг на чёрном фоне появился до ужаса огромный опарыш, истекающий светло-серым гноем. Сантехника перекосило и он, потеряв равновесие, склонился над разорванной плотью и начал блевать. Из его рта и носа посыпались белые личинки. Серик не мог на это смотреть, ему становилось ещё хуже и страшнее. Поток не прекращался, даже когда он не мог вдохнуть, хотя пора уже было. Он через силу сделал резкий глубокий вдох, и что-то инородное попало ему в лёгкие, после чего начались приступы дикого кашля.
Глаза открылись и сантехник в испуге, но с радостью, понял, что он полу сидя, полу лёжа опирается на спинку своего засаленного дивана, а перед ним на полу располагается большая лужа просроченного «Волжанина» вперемешку с разжёванными семечками. Сильный кашель уже преобразовался в лёгкие покашливания, но в носоглотке оставались ещё частицы ужасно пахнущего вещества, обжигающие горло. Серик натужно выпрямился и, облокотившись резко на спинку, как бы для разгона, оттолкнулся и встал с дивана. На экране телевизора не было ничего полезного, кроме психоделического беспорядка маленьких чёрных и белых полосок. Сам же телевизор издавал раздражительно высокое «ПИ», режущее уши. Он потёр ватными руками свои красные уставшие глаза, пошёл в ванную, умылся тёплой водой, тщательно прополоскал рот и вернулся на родной диван, решив для себя, что уберёт с пола всё после сна.
Ровно в девять часов утра из прихожей начали доноситься телефонные звонки. Сантехник проснулся только, когда прошёл девятый звонок второй серии, то есть, после того, как в первой серии телефон издал пятнадцать раз звук «трзззии!!!». Кто-то усердно не хотел прекращать звонить Банину.
- Алло - сказал Серик заспанным голосом, добравшись до аппарата.
- Ты что, курица, спишь ещё, что ли? - донёсся грубый шепелявый голос на
другом конце провода. - Я сейчас у Стёпы и уже собираюсь выдвигаться к тебе. Давай ты меня встретишь на остановке, зайдём купим немного пива и к тебе!?
- Кх-кх… Что-то я и пиво-то особо не хочу - с сомнением в голосе произнёс
Банин, на ходу думая что же всё-таки делать.
- Эй, ты чего!
- А хотя… всё-таки… можно пивка... Ты привёз?
- Да.
• Ну всё. Короче, я тебя жду.
Сантехник положил трубку, теребя рукой волосы на голове, и отправился умываться. На то чтобы собраться оставалось ещё не меньше двадцати минут, поэтому торопиться он не собирался. Поелозив перед зеркалом щёткой по зубам, потыкав, будто умываясь, двумя пальцами в красные глаза, сантехник взял полотенце и вытер им нос, совсем не понятно зачем. Выйдя из ванной, в глаза сразу же бросился беспорядок из зала. Серик тяжело вздохнув подумал, что это всё нужно прекращать и что он обязательно уберёт как только встретит друга, и в дальнейшем всегда теперь будет поддерживать чистоту в своём доме, не оставляя никаких мелочей, а если даже и оставляя иногда, то сразу потом убирая. Но такие мысли посещали его каждый раз, но лень Банина всё-таки была сильнее его характера. Каждый раз после очередной уборки в течение месяца накапливалась бытовая (и не очень) грязь, прилипавшая ко всем предметам вокруг.
Серик зашёл в прихожую и, достав из ящика длинную крестовую отвёртку, опять отправился в зал, где, завалившись на свой любимый диван, швырнул инструмент на пол под телевизор. Он лежал, а всё вокруг кружилось, словно кто-то брал его за голову и, совершая круговые движения своими мощными руками, равномерно тряс в разные стороны, и снова возникало чувство лёгкой тошноты. Стрелки часов, весело тикая, указывали на пять минут десятого. Его тяжёлые веки медленно опустились, и голова закружилась ещё сильнее, а на фоне чёрной пустоты вертелись, белея и смеясь, неизвестные бесформенные предметы. Сантехник открыл глаза, чувствуя, что сон одолеет его скорее, чем он встанет. Он поднялся и подошёл к окну.
Утреннее апрельское солнце уже поднималось над соседними жилищами его района, в котором располагались старые кирпичные пятиэтажные дома, покрытые жёлтой штукатуркой. Вернее они были покрыты когда-то штукатуркой, прежде чем та не превратилась в сплошные трещины, обросшие водорослями, грязью и микробами. В небольшом дворике на ржавой яростно скрипящей карусели катались две маленькие детские фигурки. Рядом на полугнилой деревянной лавочке в обнимку сидели молодые родители, подстелив под себя целлофановые, пакеты и о чём-то мило беседовали, всё время улыбаясь друг другу и посматривая на детей. Из мокрой от дождя чёрной земли пробивались тонкие зелёные стебли молодой травы. Большую прозрачную лужу прокалывали яркие солнечные лучи, просачивающиеся сквозь ветки деревьев, и на дне виднелись прошлогодние осенние листья, сметённые кем-то в кучу.
«Как надоело всё это однообразие, - думал про себя Банин. - Почти каждое утро они сидят. Почти каждое утро они катаются. Каждое утро эти грязные уродливые дома. Только солнце и очередная лужа разбавляют эту дурацкую картину своим полуразнообразием, если можно так выразиться. Дожди уже надоели, тучи надоели, я не могу дождаться, когда же будет лето! Не могу дождаться, наконец, когда же я увижу её. Но ведь она так далеко… Так больше нельзя жить, я не могу так жить, всё время ожидая, не веря и не надеясь ни на что. А может быть и надеясь…и может даже веря…да, даже ожидая. Ведь я стараюсь, делаю всё, что могу, я верю, что мы увидимся, хотя бы увидимся, ведь я люблю её , и она меня тоже любит. Любит? Нет! А вдруг… Верю, верю, верю… Мне не надо больше ничего, мне надо только быть рядом, больше ничего, ничего мне не надо! Мне нужны деньги, мне надо уехать и увидеть, увидеть и узнать всё - будь что будет. Купить квартиру и всё время жить рядом с ней. Если мне повезёт, то я и без солнца проживу, лишь бы она была со мной, а там уже не важно, ничего не важно».
Серик подошёл к магнитофону и вставил сетевой шнур в разбитую розетку. Заработало радио. Там кто-то ложно довольный как всегда был в эфире, и кто-то перепуганный наглый был «на проводе», передавая приветы всем своим мамам, папам, дедушкам, бабушкам, знакомым и даже незнакомым. Банин развернулся и отправился через кухню на балкон. На подоконнике он взял сигарету, прикурил и высунулся в окно. С этой стороны дома ситуация была попроще - здесь были только сплошные деревья, между ветвями которых трудно разглядывалась пустая разбитая дорога. «Ё моё, опять, вот чёрт! - подумал Серик». Кроме этих, новых мыслей не образовалось вообще. В унынии, докурив и выкинув сигарету вниз, Банин вернулся в зал. На часах было уже почти пятнадцать минут десятого.
«Ладно, пора выходить, подожду чуть-чуть на остановке - какая разница - всё равно делать-то нечего. Посижу, покурю, подумаю о чём-нибудь, на людей посмотрю… - думал Серик».
Он нагнулся и достал из-под дивана старые потёртые джинсы, взял со стула чёрную рубашку и вышел в прихожую. Надевая порванные кроссовки, сантехник заглянул в зеркало и ухмыльнулся своему неопрятному круглому лицу В этот момент он не думал ни о чём, ему было абсолютно наплевать, что и как подумают о нём люди – главное, что Толик приехал и снова сухая и дряхлая жизнь сможет закинуть себе в копилку немного денег.
Толик, лучший друг Серика, приезжал один раз в две-три недели из города К. к Банину в город Т. по «особым делам», в которых сантехник доверял ему на все сто. Они знали друг друга с самого малого возраста, то есть с того момента, как их родители «сдали» своих детей в детский сад «Одуванчик». Потом они вместе учились в одном классе. Окончив школу, Серик переехал в городок Т., якобы учиться в экономическом институте - так захотел его отец. Встретив однажды там красивую девушку, он решил жениться. Не окончив институт (из-за нехватки мозгов), Серик устроился работать в одну из многочисленных шаражных фирм сантехником, чтобы хоть как-то зарабатывать себе на жизнь. Бывшая для него когда-то по началу красивой девушкой его жена в течение сравнительно короткого промежутка времени начала надоедать, и по мере её невыносимости, деньги, зарабатываемые Сериком в этой гнилой конторе, начали всё быстрее и чаще пропиваться, каждый раз всё в больших и метких количествах. Он не знал почему, но в нетрезвом состоянии ему было гораздо легче переносить всю тяжесть своего положения с нелюбимой женой. Он знал, что так долго продолжаться не может и рано или поздно всё это кончится и ему станет хорошо одному. В душе его ещё со школьного возраста осталась одна, первая и вечная, настоящая любовь. Аня была родом из северного города С. Она тогда каждое лето прибывала со своей мамой у бабушки в родном городе для Банина К. После разрыва с женой у Серика наконец-то появился шанс и море попыток достичь и доказать свою преданность своей первой старой настоящей любви, которую видел вот уже восемь лет подряд по одному-два раза в год. И то, видел всегда почти только в июле месяце; лишь несколько раз в зимнее время года, когда ему удавалось накопить денег и съездить к ней в гости в С. Остальные отношения между ними складывались из почтовой переписки, проходящей ежемесячно по маршруту С. - Т. и наоборот. Всё-таки, не прошло и полтора года и всё это, то есть сложившаяся тяжёлая семейная жизнь, закончилось. Банин остался один и был вполне этому рад. Он всегда молился Богу, в которого особо-то и не верил, чтобы тот не отобрал у него только верного единственного настоящего друга, который, как казалось Серику, хотел действительно помочь. Только он… и больше никого. Абсолютно никого. Не было даже надежды на то, что кто-то ещё может согласиться на это.
Вообще-то и женясь он помнил об Ане, помнил страдая. Так случилось, что однажды они поссорились и не переписывались некоторое время. У Ани появился парень Женя и она с дуру объявила Серику в очередном письме, что не любит его и в ближайшем будущем выходит за муж. Вскоре всё вроде бы уладилось, но Банин перестал доверять ей. После такого было не просто мириться, ведь между ними лежали тысячи километров. С тех самых пор жизнь сантехника и пошла на перекос. В водопроводных трубах забурлил алкоголь, а в кранах заструилась пена. Серик женился. Первое время он был счастлив – всё-таки перед ним стояло что-то новое неизведанное. И это новое изведалось уж неожиданно быстро. Супружеской жизни сопутствовали письма Ани с просьбами, желаниями, обещаниями. В одном из них она заявила даже о том, что если ей и придётся выйти за муж за Женю, то непременно, как только Банин сможет быть рядом с ней, т.е. у него появятся средства, на которые можно купить квартиру в городе С. и содержать семью, она обязательно разведётся и навсегда останется только с ним.
Время шло. Сантехник усиленно подрабатывал, искал различные пути заработать, но всё шло очень медленно. Деньги появлялись и уплывали куда-то. За шесть лет, которые Банин прожил уже без жены, ему удалось скопить только около ста тысяч рублей. Новая квартира в С. стоила не меньше семисот тысяч. Так ещё нужно на что-то выживать, ещё нужно было заиметь весомое положение.
Последний год Банин занимался довольно-таки опасным бизнесом. Толик из К. пересылал по почте коноплю, которую Серик в Т. мог перепродавать в четыре-пять раз дороже, на чём они, делясь между собой, неплохо зарабатывали. Это была довольно простая, но в то же время и прибыльная работа. Хоть она и была опасна, сантехник на это закрывал глаза. Он становился старше, время летело вперёд. Честным путём заработать такие большие деньги он явно не мог бы. Так что если бы он перестал заниматься наркотиками, то по-другому уже никак бы не успел. Ему уже не было разницы – посадят, так посадят, повезёт – хорошо, будет счастлив. За эти годы он уже слишком много перенёс. Его даже полгода лечили в психиатрической больнице, которая совсем не помогла, а наоборот расшатала нервы.
Взяв в углу на полу одну из пары туфлей, сантехник перевернул её, и оттуда тут же выпал плоский серебристый ключ от дверного замка. Он ещё раз заглянул в зеркало и вышел из квартиры, закрыв дверь на ключ. Спустившись на лифте со своего десятого этажа, он почувствовал какой-то новый утренний воздух, в котором чувствовались странные изменения в его жизни.
Серик спустился на нижнюю площадку подъезда и ударил входную дверь ногой. В тот момент дверь нельзя было легонько приоткрыть, её нужно было обязательно ударить и ударить как можно сильней, чтобы не только она, «деревянная дура» (как подумал сантехник), но и все вокруг почувствовали странное, но приятное его удовольствие от сегодняшней, казалось, новой жизни. Именно сегодня, именно в этот момент Банина почему-то охватил неожиданный порыв детского счастья. Радость лилась через край и на заросшем лице растянулась довольная улыбка. Может быть эта бодрость родилась в сознании того, что через несколько минут он увидит своего лучшего друга, разбавлявшего его одинокую, унылую, сырую жизнь, или просто от того, что Толик его именно настоящий друг, а может быть даже от того, что сантехник только сейчас пробуждался от своего дикого сна и понимал наступление долгожданного доброго утра. Единственное, что волновало его в те минуты, так это предчувствие мимолётности этих приятных событий и настроения. Но как человек, привыкший к разочарованиям, он практически не обращал на эти мелочи внимания.
Дверь распахнулась, и сантехник всё-таки придержал её рукой, когда она ударилась о стену и начала стремительно возвращаться назад прямо ему в лоб. Серик сделал свой первый уверенный шаг и остановился удерживаемый желанием насладиться столь прекрасным свежим воздухом и нежным солнцем, мягкие лучи которого приятно ласкали его лицо. Пахло горным лесом. Воздух влажный и тёплый. День намечался тёплый. Банину вдруг вспомнилось его детство, когда он ещё будучи учеником в выходные дни по утрам ходил на школьное футбольное поле и в одиночестве пинал в ворота мяч, зараз наслаждаясь глубоким ярко-голубым небом, зелёной травой, землёй и даже асфальтовыми беговыми дорожками, изредка присаживаясь на песок под старой высокой липой, держа в зубах сигарету и с серьёзной миной продолжал наслаждаться природой.
Вдруг он почувствовал, что пальцы ног начинают мёрзнуть и, опустив голову, увидел, что стоит в луже, которая незаметно затекала в щели старых подошв. С усмешкой, прикрыв глаза, будто говоря луже, что ему на неё наплевать, Серик широкими шагами отправился на место встречи.
Он пришёл на остановку, где договорился сойтись с другом, но Толика там ещё не было. Сел на деревянную лавочку и стал ждать. В ожидании он заметил на противоположной стороне улицы под стеной высокого серого здания сидящего худощавого старика в изношенном тулупе и шапке ушанке, который усиленно растягивал меха старого баяна, и что-то усердно кричал, искоса поглядывая в раскрытый перед ним футляр. Этого деда сантехник видел каждый раз, попадая на эту остановку в тёплые дни, но только сейчас он подумал: «Вот так! Каждый хочет жить и выдумывает самые различные пути… Как жаль его, несчастного старика… Уроды крапливые, до чего же они страну-то такую довели. Разворотили, разграбили всё и разбежались сами как тараканы всему белому свету, днём с огнём теперь не сыщешь. Власти… И не ясно, кто из них прав, кто виноват. А люди-то страдают… До чего же досадно, как страшно всё это теперешнее… Да я и сам не лучше них, - усмехнулся он, - эх, что же это такое…» Но мысли его прервал резвый красный трамвай, неожиданно подкативший к остановке и заслонив собой грустный пейзаж.
В стекле трамвая, покрытом многочисленными трещинами, среди которых виднелись, кажется, остатки затвердевшего клея, Серик увидел широко улыбающегося Толика. Двери раздвинулись, и Толик с рюкзаком за спиной спустился со ступенек.
- Ну что, здорово! - радостно сказал Серик, - как твои дела?
- Привет! Да вроде всё нормально.
Друзья крепко пожали друг другу руки. В глазах каждого из них сияло только
добродушие и удовольствие. Толик приплясывал, радуясь другу, корчил различные мины, а Серик только смотрел на него, как на идиота. Видна была огромная дружеская любовь, которую явно ничто и никто не смог бы разрушить. И это происходило каждый раз, при каждой встрече. Если даже иногда кто-нибудь из них позволял себе сказать что-нибудь обидное, унизительное или скорчить насмешливую или высокомерную гримасу, то другой не обращал никакого внимания, зная, что это не всерьез. Эти отношения были пропитаны редким взаимопониманием, благодаря которому они могли угадывать мысли друг друга без множества слов и усилий. Безусловно, между ними иногда случались разногласия во мнениях, происходили мелкие ссоры, но обиды проходили буквально сразу, потому что каждый ставил себя на место другого и умел представлять свои плохие стороны. Итак, они сошлись в очередной раз…
- Да? - спросил Серик, радостно скривив рот.
• Угу - поняв, что хочет товарищ, отвесил подбородок Толик, давая понять
Банину, что он тормоз и тут же улыбнулся. Такое случалось. Один спрашивает: «Да?», а второй отвечает: «Да!» Но что это такое, о чём это вообще для них значение не имело. В детстве это было смешно, а теперь это было приятно.
- Ну, тогда пойдём - вон там есть магазин с дешёвым пивом, - Банин указал
пальцем через дорогу, в ту сторону, где сидел старик с баяном, и они направились к обочине, готовясь перейти улицу. – Правда я пить бросил… Да, в очередной раз. Вчера что-то уж очень плохо было. Даже сон приснился какой-то странный. Что за время теперь, что же происходит с этим миром – здесь даже сон от реальности неотличим, не считая, что в жизни такого не случается! Представляешь, я бабу Катю, мою соседку ел во сне, а рыгал уже с дивана, по-настоящему! Как это так!? - шутя удивлялся он.
Толик начал громко смеяться, так, что прохожие от неожиданности начали оборачиваться. Радостный Серик не менее громко его поддержал. Тут очередь дошла и до светофора с изображением зелёного бегущего человечка. Друзья перешли дорогу и вошли в магазин. Там они приобрели четыре двухлитровых бутылки «Ячменного колоса». Толик хотел купить шесть, но Серик пожаловался опять же на своё «гнилое состояние», и решили остановиться на четырёх, «для поднятия духа».
Они вышли из магазина. Банин посмотрел ещё раз на старика и увидел у него на глазах круглые чёрные очки, а на груди табличку с надписью: «Помогите слепому, ради Христа».
- Вот это да! Посмотри на него, Толстый (так называли Толика в школе, хотя сейчас он был скорее тощий), я его вижу почти всегда, приходя на трамвайную остановку, но я не знал, что он ещё к тому же и слепой. Как жалко мне таких людей. Представляешь, просыпаясь каждое утро в постели ты ещё толком не осознаёшь, проснулся ты или нет, светло ли за окном или пасмурно…
Банин задумался. Толик стоял молча и взглядом исследовал баян. Заметив стоящую за табуреткой начатую бутылку «Анапы», он сказал:
- Смотри! Сейчас мы кинем ему денег, кто-то ещё кинет, ещё и ещё, в футляре соберётся довольно большая сумма, а он её возьмёт и потратит на алкоголь и сигареты. Получается, мы помогаем слепому умирать?
- Получается так. Получается даже, что он сам об этом просит. Но я в этом ничего странного не вижу. Ты же не отказываешь себе в сигаретах, когда тебе хочется курить, так? Посмотри в свою ладонь – в этом пакете восемь литров пива! Вот и ему не хочется отказывать себе, потому и просит. Ещё не известно, может он из них возьмёт двадцать рублей на очередную бутылку, чтобы завтра без стеснения опять выйти на заработки, а остальные деньги отдаст своей старухе, купит своим внукам мороженое и т. д. и т. п. И вообще, Я считаю, что это вовсе не наше дело – главное помочь. Мне, например, не жалко отдать ему рубль, тем более, что человек старается. И поверь, сейчас не достаточно тепло, чтобы пальцы не замерзали, бегая по этим кнопкам.
- Да… наверное ты прав. Ну тогда пойдём, сказал Толик достав из кармана пять рублей и аккуратно положив их в футляр. Банин сделал то же самое, и они пошли.
Несколько минут они молчали, видно о чём-то раздумывая. Но потом Серик опять заговорил:
- И всё-таки, ты вообрази себе (я уже не про деда, а вообще, о таких людях), если человек рождается слепым. Мне кажется, пока он ещё совсем маленький, он ничего не понимает. Он ползает под присмотром, не зная куда, потом ходит с мамой за ручку, а потом в один удобный момент она ему говорит, что существует цветной мир, не чёрный, или, хотя бы, чёрно-белый, а цветной, где есть синяя вода, голубое небо, зелёная трава. Существуют времена года, при смене которых природа меняет свою окраску. В конце она вставляет примерно такую фразу: «Жаль сынок, очень жаль, но тебе не повезло». Потом этот «сынок» взрослеет, каждое мгновение ожидая счастья, но ничего не происходит, а он только и продолжает ходить с палкой по улицам города, не зная, как всё-таки выглядит тот тротуар, по которому он идёт, как выглядит солнце, про которое в детстве ему рассказывала мать в стихах и сказках, освещающее и греющее всё вокруг, как выглядят звёзды, луна, деревья, короче, всё вокруг! И только иногда он сидит на пороге своего дома в одиночестве и, пока чувствует, что рядом никого нет, щупает руками кирпичи в стене, пытаясь понять, что же это такое на самом деле. И так всю жизнь, пока тебя не задавит автомобиль или трамвай, или ещё что-нибудь, кстати, то, о чём он тоже не имеет особого представления, или же пока не проживёшь вслепую шестьдесят – семьдесят лет и не умрёт в своей жёлтой постели, что тоже не особо весело.
Дальше весь путь к дому Серика они проделали молча.
- Подожди, почту посмотрю - сказал Серик подходя к ржавому почтовому
ящику в подъезде. Что-то скрипнуло, зацепилось, ударилось… - А-а-а!!! Аня!!! Ура! Толик, письмо от неё!!! Вот это да, всё-таки день сегодня удачный. Ты бы знал как я рад, я только пол часа назад вспоминал её, думал о ней. Она меня всё-таки помнит, хотя бы просто помнит, представляешь!?
- Представляю - как-то странно и уныло ответил Толик, опуская глаза.
- Ты чего, не рад за меня?
- Да нет, рад, даже очень.
- Так что же тогда случилось? Ты пойми, она правда для меня много значит!
Я мучаюсь часами, мучаюсь вспоминая каждое её слово, чтобы хотя бы попытаться собрать всё в кучу и понять, что я для неё такое, сделать хоть какие-нибудь выводы из всего этого. Сколько времени прошло с первой нашей встречи, и ты не представляешь, что она значит для меня!? Я вижу перед собой её глаза – я рад, вижу её улыбку – я тоже улыбаюсь, она закрывает глаза – я смеюсь, но смеюсь не от того, что она смешная с закрытыми глазами, а от того, что я рад. А когда всё проходит, и перед глазами опять этот мир, в голову опять лезут мысли, мысли больные и не решаемые. И в зависимости от того, какой степени сложности эта мысль, в голове что-то сжимается или разжимается. И всё это так противно и больно, что хочется умереть.
- Да ладно тебе, опять умереть. Хочешь скажу правду? Я тебе даже завидую
во многом. Хоть у меня всё произошло гораздо легче, всё равно никогда я не испытывал этого чувства. Конечно, были моменты, когда казалось, что вот оно, моё, навсегда, но потом это очень быстро развеивалось, словно песок на ветру, и лишь в зубах осталось несколько песчинок, которые я аккуратно достал, высушил на батарее, положил в карман и теперь с ними живу. Так и живётся, а знал бы ты, на сколько это скучно.
- Ах, тебе скучно… Понимаю… Скучно! Гм! Зато не больно. - Грусть из
глаз начала куда-то пропадать, и посмотрев на письмо, Серик улыбнулся самой довольной в мире улыбкой. – Да ладно, ничего страшного, переживём. Пойдём, нам ещё пиво пить!
- Ну пойдём, пиво - это хорошо!
Как только они зашли в квартиру, Толик по-дружески ухмыльнулся:
- Понятно, у тебя всё как обычно…
- Да вот, всё никак руки до уборки не доходят. Ну что, сколько ты привёз? -
Серьёзно спросил Банин и положил письмо на тумбочку.
- Десять.
- Доставай!
Толик достал из рюкзака обшитый полотном посылочный ящик, на котором
были указаны какие-то «левые» адреса. Серик взял посылку, пошёл в зал, взял с пола отвёртку и начал раскручивать телевизор.
- Я пойду на кухню, возьму перекусить что-нибудь – сказал Толик.
- Ну сходи - удивительно вежливо ответил Банин.
Сняв с телевизора панель, Серик разобрал посылку, разгрёб кучу из лавровых листьев и молотого перца и вынул прозрачный пакет, в котором было десять целлофановых шариков, плотно набитых сухой коноплёй. Сантехник начал аккуратно укладывать каждый шарик между микросхемами в телевизоре. Из кухни донёсся смех.
- Ого, блин, - крикнул Толик уже ближе. Затем он уже появился в двери и
сказал - Взгляни сюда! - В его руках была трёх литровая банка, которая наполовину была занята зелёной тушёнкой, а на вторую - тёмно-зелёной плесенью.
- Ну а ты как думал! - равнодушно ответил Серик и стал закручивать
телевизор, закончив дело. - Мне ещё надо отдать три стакана Рту, ещё там одному парню денег должен, а то чувствую, меня тут скоро убьют из-за долгов.
• А кто такой Рот?
• Да есть тут один, Миша Ротозеев, недалеко в пригороде живёт. Человек
Серьёзный. За ним даже убийства числятся, все это прекрасно знают, только как обычно это никого не волнует. В принципе за три стакана он мне ничего сделать не должен, но всё-таки впечатление о себе портить не хочется. Тем более, он мне обещал работу хорошую предложить, когда я приеду долг отдавать. Говорит, что денег я ещё таких в руках не держал. Хорошо бы…
- А, ну если так, то конечно стоит поехать. Только хорошо бы было, если бы он обещание-то своё сдержал.
Спустя несколько минут приятели сидели и с довольными минами похлёбывали пиво. С каждым глотком удалялись ощущения неприятные и приходили новые неизведанные, порождающие приступы хорошего настроения.
• Эх, Серик! Жалко тебя. Что-то всё у тебя не ладится как обычно.
• Да ну тебя, тормоз. Если Миша работу даст и оплатит её, то всё будет
отлично, тогда я тебя жалеть начну. Я на всё пойду, чтобы он не предложил, мне нужно, нужно это по-любому!
• Ты ж только смотри будь поостороженее.
• Да постараюсь – ответил Серик и извергнул громкую, протяжную отрыжку, а
затем с милой улыбкой и выпученными глазами дыхнул Толику в лицо. Тот сморщился:
• Ты забодал! Вот блин! Вот это да! Вот это пахнет!..
Друзья посмеялись.
• А помнишь, Серик, как мы в школе на уроках сидели всегда вместе и
обязательно ты меня ужасно доставал. Мы дрались, отрыгивали друг другу в рожу, ржали, как лошади!?
• Да как же не помнить тебя вопящего на весь класс. Да! Было время. Сколько
лет уже прошло… А как на экзамене в девятом классе подрались, нас ещё рассадили. Мне тогда отдельную парту притащили из соседнего кабинета – закатываясь от смеха вспомнил Серик.
• Так мы с тобой ещё и опоздали, на первой парте сидели.
• Да… Классручка тогда помогла. Ты, кстати в школе бываешь?
• Бываю, но очень редко.
• А кого-нибудь видишь из одноклассников? – серьёзно спросил Банин.
• Да, иногда. Крафу недавно видел, так он на машине какой-то крутой ездит,
фирма у него своя мебельная. Ну он так нормально, не забыл, добродушно с ним пообщались, он меня к себе в гости звал.
• Ого! Как? Ну, молодец, конечно – обрадовался Серик. – Ты же помнишь, он
после девятого класса в ПТУ на столяра учился, потом в армию пошёл. Вот это да!
• Да помню… Видишь, вот это люди, не то что ты! – злобно хихикал Толик.
• Да ладно тебе. А ещё видел кого-нибудь?
• Да как, видел конечно, но давно как-то, всех вразброс – запомнить трудно.
Вот недавно Танюшу Чабу видел, у неё уже девять или десять детей! – воскликнул Толик, начиная давиться смехом.
Серик упал со стула. Он хохотал от радости очень громко, задыхаясь и плача, и ему становилось всё смешнее, когда он вспоминал, что Танюша только школу закончила и уже замуж вышла, ребёнка родила. Кто бы мог подумать тогда, что дела настолько серьёзны!
Вообще-то, так называемый Крафа не был никаким владельцем мебельной фабрики. Просто после школы он поступил в ПТУ на резчика по дереву, потом загремел в армию. На самом деле Толик при встрече с ним так и не смог понять, чем он занимается. Одноклассница Танюша, которая вышла за муж и родила сына практически сразу после школы имела теперь всего лишь двух детей и была счастлива.
Так они сидели очень долго, развлекались и радовались своим глупым разговорам. И так они могли всегда, бесконечно, практически никогда не уставая друг от друга, за исключениям наличия магнитных бурь, либо испорченного настроения у одного из них. Чем дальше, - по мере пропитывания организмов алкоголем, - тем разговоры становились все более серьезными, иногда грустными, иногда серьезность обрывалась какой-то тупостью и на время опять восстанавливалась веселость. Негромко хрипевшая музыка создавал влиятельную на ход разговора подфонку.
Толик пошел в туалет, справлять нужду, а Серик сидел и под какую-то грустную песню о любви думал о Ней. Он очень сильно загрустил, выглядывал в окно, начал думать о том, что, что же будет дальше, как ему добиться ответа на свою любовь, любовь, которая морально его истощила и теперь объедала хрупкие косточки бывшего человека…
|
