|
На улице шёл густой снег. Казалось, что температура воздуха была плюсовой, но на самом деле мороз выдавал себя при каждом вдохе носом, от которого аж голова затуманивалась, и сводило и без того кривую шею. Огромные снежные хлопья блестели при свете одиноких редких фонарей, и когда я поднимал голову вверх, казалось, что нахожусь в безразмерном чёрном пространстве, падая куда-то, и от этого падения в животе чувствовалась какая-то странная умилительная дрожь. Забывалось всё: проблемы в школе с полученными двойками, последствия, ждущие дома из-за этих двоек, вечная неприязнь к окружающему миру, обществу и всё остальное, о чём сейчас как раз не хотелось думать. Хотелось просто от чего-нибудь оттолкнуться и полететь против этого падения вверх, в неизвестную пустоту, наблюдая блестящие холодные фонарики. В принципе, можно было бы полететь и вправо, и влево, но почему-то казалось, что приятней и радостней будет именно наверху.
Сравнивая снежинки со звездами, я проходил мимо недостроенной церкви по широкой заснеженной дороге, на которой даже собаку изредка удавалось встретить, хотя лай был слышен довольно близко. Вдали виднелся жёлтый свет, необычно врезанный в эту замечательную вечернюю картинку. Направлялся я домой из своей «любимой» школы, обдумывая нажитые сегодня очередные проблемы с учителями и одноклассниками. Успокаивала мысль о том, что сейчас дома в тепле, меня ждёт мама, пока ещё не знавшая о том, чем я её скоро удивлю. О папе я не хотел думать вообще подсознательно, зная, что если он будет дома, то меня ждёт, отличная от других, порка толстеньким кожаным ремешком по, не менее, кожаной попке.
В спину из рюкзака с портретом Егора Летова, хотя у меня такого раньше не было, упирались какие-то толстые учебники по надоевшим уже предметам. Но вот конкретно ощущалась самая большая двухкилограммовая книжка Зои Васильевны. Зелёный переплёт был сделан под мрамор, по краям которого была наклеена так называемая «золотая» рамка. В центре, между краями рамки, были наклеены так же «золотые» буквы:
Высшая
математика
и снизу буквы чуть поменьше:
для экономистов
Эта книга, как и говорила сама Зоя Васильевна была необычной, и я был уверен, что не только для меня. Объяснялось это тем, что девятого января в школе начинается сессия, за которую надо будет сдать четыре экзамена, а среди них самой страшной была как раз-таки математика.
«Странно, - думал я, - сессия… Я ведь только в восьмом классе, а тут уже сессия. Вот жизнь. У Наташки сессии в восьмом классе не было, хоть и прошло-то всего два года после этого, за которые практически ничего не поменялось, кроме как я стал немного выше ростом и начал учиться играть на гитаре…
Гитара это классно, не то, что пианино. Зря меня родители заставляли заниматься… Я пять лет потерял, а какой толк?.. Попробую сегодня песню про Юльку сочинить какую-нибудь, не надо было меня кидать на произвол! – Тут я даже поперхнулся. – Так я и играть-то толком не умею… А, хотя, может двух аккордов достаточно…»
Я не заметил, как подошёл к магазину табачных изделий, рядом с которым стоял высокий фонарный столб, ярко освещавший вокруг магазина площадь, приблизительно, метров двадцать пять. Этот так называемый магазин представлял из себя скорее всего магазинчик, напоминающий обычную будку, тянущую за собой живую цепь, представленную длинной очередью посетителей, от которой вверх отлетал густой пар, образовывающийся в процессе многочисленных вдохов и выдохов. Все люди были умотаны в тёплую одежду, а скорее в тряпки, напоминающие одежду деревенских голодающих русских людей, примерно, XVIII - XIX веков. Удивительно было то, что люди, подходившие к окошку «Магазина табачных изделий», сразу уходили с товаром в руках и с довольными лицами. Кто шёл с хлебом, кто с колбасой, кто с чаем или сыром. Три девчонки, лет семнадцати, которых я не знал, но в то же время они были мне слишком знакомы, отошли от окошка с упакованным в целлофановый пакет килограммом мороженого «Пломбир». Я заметил, что очередь подходит и до Игоря Ивановича и Сергея Андреевича. Я их знал, но никак не мог вспомнить, где их видел. А видел я их довольно часто…но где?.. Если все люди отходили от окошка с купленными продуктами, так эти «знакомые незнакомцы» понесли две большие коробки, на одной из которых я разглядел изображение монитора « Samsung Sync Master ».
За окошком внутри магазина показалась фигура Ольги Александровны, которая вела у меня уроки географии. Она вдруг посмотрела на меня своим выразительным взглядом и улыбнулась. Конечно поздно, но я решил отвернуться, сделав вид, что не заметил её, и отвернулся. Я вдруг увидел, что там, откуда я только что пришёл, от самых моих ног, росла огромная плантация зеленеющего табака, освещённая ярким солнечным светом. Я нагнулся, что бы оторвать себе веточку и увидел, что на моих ногах были одеты синие резиновые шлёпки. Подняв глаза выше, я заметил одетые на мне шорты и зеленую камуфляжную майку. Не уделив этому особого внимания, так как удивляться уже стало делом привычным, я отломил стебелёк, на котором были самые большие листья. Солнечный свет резко погас и снова стало темно как и прежде. Почувствовав себя виноватым, я сложил стебелёк в несколько раз, скомкал его в ладони и, швырнув обратно на грядку, быстро оттуда ушёл, стараясь не смотреть в глаза стоящим в очереди, хотя им, наверное, было всё равно.
Воспоминания о потухшем «солнце» быстро растворились в мысли, что сейчас дома тепло, стоит телевизор, компьютер, тёплый и мягкий диван… холодильник, в конце концов. Мне стало слишком радостно, и я продолжил свой путь, нагло подпрыгивая. Мои ноги с нежным скрипом мягко тонули в довольно глубокой толще пушистого серебристого снега. Хотелось провалиться туда всем телом и поплыть дальше в этой необычной среде, которая как раз была независимой границей между небом и землёй.
Вдруг, в абсолютно не знакомом мне месте, я узнал свой дом. Мне показалось, что я раньше его никогда не видел, да это и было на самом деле так, но что-то подсказывало, что он был именно моим. Во дворе, заросшем омертвевшими огромными и маленькими деревьями, между которыми из снега пробивались красные бутоны тюльпанов, было совсем темно. Замёрзшие чёрные окна не подавали никаких признаков жизни. Моё сердце билось так сильно, что от его ударов, сквозь резиновую подошву шлёпок, организм чувствовал «касание» пятками белого снега, плотно притоптанному к холодной мёртвой земле. Я подошёл к крыльцу, поднялся на порожек, достал из кармана ключ и медленно вставил его в замочную скважину. Странно, но он к двери подошёл, я попал внутрь и меня, вдруг, окружила привычная домашняя обстановка. Во всех комнатах был включён свет, в зале работал телевизор, но всё-таки дома никого не было. Стряхнув шлёпки с босых ног, я зашёл и завалился в тёплое уютное кресло. Меня резко настигла тоска от одиночества. Стало уже всё равно, пускай хоть даже папа лучше с ремнём придёт, чем сидеть одному. Сначала на глазах стали наворачиваться слёзы, но вдруг меня отвлёк телевизор. На экране дымились небоскрёбы Всемирного американского торгового центра. Показывали людей, беспомощно машущих руками и задыхающихся от пыли и горячего дыма, и параллельно людей, которые буквально в двух кварталах шли со спокойными лицами, разговаривая по сотовым телефонам, казалось, даже не удивляясь происходящему за спиной.
«Козлы, - подумал я, - и те и другие. Хотя почему другие-то козлы? Не понятная система… И жалко и не жалко. Или просто страшно, что в любой момент это может произойти в моей стране… Не люблю я этих американцев. Сто процентов, люди, находящиеся сейчас в горящих зданиях и зовущие на помощь, поступили бы точно так же, находясь на месте идущих в двух кварталах, спокойно болтающих по телефону. Да все они козлы, - всё больше и больше горячился я, - никакого уважения к себе подобным! Ещё и за какие-то двадцать лет привили свои черты и русскому народу, который так радуется, наблюдая, как Рембо убивает Терминатора…»
Я отвёл глаза от экрана телевизора и случайно заметил пустой лист бумаги, лежащий на журнальном столе. Сразу вспомнилась моя любимая Юлька, учащаяся в параллельном классе. Накопленная злость от увиденного по телевизору вызвала вдохновение, я резко сорвался с кресла и пошёл в свою комнату за авторучкой. По дороге я вспомнил, что когда-то хотел пить. Зашёл в ванную. Там на потолке, на стенах, на полу, - везде сидели (и висели) большие южно-американские тараканы, ползающие уже друг по другу от нехватки места. Некоторые умудрялись летать. Они издавали странные потрескивания, которые из-за акустики столь маленького помещения, напоминали звуки треска разгорающегося костра, только этот звук был гораздо громче. Я отнёсся к увиденному, как к нормальному, повседневно происходящему явлению. Я зашёл туда. Сразу раздался треск, отличающийся от обычного. По моим ногам, которые были уже в какой-то густой жёлтой жидкости, сразу побежали насекомые. Летающие всё время падали мне на голову, но я их всё-таки стряхивал, делая необычные движения головой. Я подошёл к раковине, кишащей теми же самыми тараканами, и повернул красный кран. Они поплыли… Примерно минуту, задумавшись о чём-то, я стоял и наблюдал, как они кружатся в необычном танце, сталкиваясь и ударяясь головами друг о друга. Я закрыл глаза, наклонился ниже. В нос резко ударила отвратительная вонь. Подставив руки под воду, я начал умываться, затем, не открывая глаз, я начал пить горячую воду. Вдруг что-то хрустнуло на зубах. Я открыл глаза, - тараканов не было, - и ушёл.
Дверь выглядела как-то необычно. Я толкнул её рукой и вошёл в свою комнату, вытирая руками мокрое лицо. Повернувшись налево и кинув свой взгляд на кровать, я увидел на ней неподвижно сидящего Виктора Цоя. Его лицо всё было покрыто густой щетиной, которая в итоге плавно переходила в длинную бороду. На голове кое-где торчали клочки кучерявых русых волос. На переносице висели очки с толстыми линзами, прикрывающими пустой озабоченный взгляд. На полу перед ним стоял разобранный системный блок моего компьютера. Монитора нигде не было. Сделав шаг в глубь комнаты, я сразу почувствовал страшную боль в левой ноге. В одно мгновение эта боль по венам и нервам распространилась к с а мому сердцу. Сморщившись, я посмотрел вниз и увидел, что вокруг ступни растекается уже не маленькая лужа алой крови. Вокруг по всему полу валялись осколки, в которых я и узнал тот самый бывший монитор « Samsung Sync Master ».
Всё в комнате освещал тусклый жёлто-зелёный свет. Когда я поднял глаза, Цоя уже не было, но зато на его месте сидел самый настоящий Горбачёв. Его испуганные маленькие глазки быстро бегали в разные углы комнаты, иногда пересекая своим жалким взглядом мой, но сразу же опускались вниз, и всё опять начиналось сначала.
• Ах ты, сука! – сказал я с таким тоном, будто искал его всю свою жизнь. Мгновенно возникла странная ненависть к нему, его захотелось убить. В моей руке непонятно откуда появился пистолет и я, не раздумывая, навёл его на Михаила Сергеевича, на того, кто развалил Союз и продал всю Россию. Что-то он, может быть, в своё время сделал в нужную сторону, но при этом не надо было нагло наживаться на стране, фактически признавшись в этом через пятнадцать коротких, но тяжелейших, лет на радио «Маяк».
• Не надо…
Но было уже поздно. Выстрела не было слышно вообще, но на стене всё-таки, как не странно, осталось огромное пятно, состоящее из миллионов мельчайших красных точек разных размеров. Я подошёл, сел на корточки. Этот след на стене мне очень сильно напоминал какой-то довольно известный рисунок, но я не мог вспомнить какой именно. Где-то он мне уже встречался и, похоже, частенько. После двух минут, пролетевших, как одна секунда, я всё-таки разглядел изображение. Оно было «вырвано» из физической карты мира, которая висела в кабинете географии, а именно та часть, которая захватывала нашу Российскую Федерацию, только было увеличено не менее, чем в десять раз. Я посмотрел туда, где по идее должна быть отмечена Москва и обомлел, когда увидел чётко выведенную пятиконечную звезду. В моём организме произошло что-то серьёзное и неправильное, пальцы начали болеть, как будто в них впивались тысячи мельчайших иголочек, по венам пошла дрожь и, казалось, что они вот-вот лопнут, по всему телу побежала кипящая кровь. Это продолжалось недолго. Когда всё прошло, на моём лице невольно расцвела злая улыбка. Я аккуратно подошёл к своему письменному столу, взял синюю ручку, и, переступая через мелкие осколки стекла и пластмассы, направился в зал.
Там всё было нормально, в телевизоре всё продолжало дымиться, правда, одного небоскрёба уже не было. Поджав ноги, опершись руками о спинки, я плавно запрыгнул в своё мягкое зелёное кресло, стоящее перед журнальным столиком. Опустив дрожащую руку на слегка смятый лист глянцевой бумаги, такой же белой и блестящей, как снег, я поправил его и попытался сосредоточиться. На моё величайшее удивление песня составлялась очень легко. Я на ходу написал семь куплетов, всего лишь обдумывая места, описанные в тексте. Получилось примерно так:
Я сижу за своим журнальным столом
И что-то делать мне сегодня всё в лом,
В магнитофоне кассета кино,
И чай на столе остыл уже давно.
Я смотрю на часы - без пятнадцати шесть,
Я хотел бы сейчас на кровать прилечь,
Но мне нужно идти на встречу к тебе,
Ведь ты у меня всё время в голове.
Я беру свою шапку, одеваю пальто,
Вставляю себе в плеер кассету Кино.
И теперь я глухой, но со мной Виктор Цой,
Наконец я иду на встречу с тобой.
Я выхожу из квартиры, захлопываю дверь,
А в подъезде темно и за ступенью ступень.
Я комом слетел прямо на порог
И мне стало смешно, жаль, этого не видел никто.
Прихожу на остановку, на место встречи, там сидишь ты
И спрашиваешь ты: "А где мои цветы,
И почему ты такой грязный, не знаю, как кто?"
А в ответ мне опять стало очень смешно.
Я иду за тобой, но ускоряешь шаг ты,
Говорю я тебе: "Позже будут и цветы!"
Но ты шагаешь себе, хоть бы что,
И я тебе кричу: "Ну сдалась ты мне на что!!!"
И опять я сижу за журнальным столом
И думать о тебе мне уже в лом
В магнитофоне кассета "Кино"
Найду себе другую, - мне как-то всё равно!
Дописав последнюю строку, я перечитал всю песню. Она мне очень понравилась, и у меня даже вырвалось: «Классно!», - после чего я начал очень сильно смеяться.
Вдруг заиграла уже надоевшая одноканальная мелодия «Три поросёнка», после чего на фоне зала откуда-то появились три свиньи из мультика, – Ниф-ниф, Нуф-нуф и Наф-наф,- одетые в чёрные турецкие пиджачки, и начали плясать под музыку «Танец живота». Первая свинья была самого маленького роста, с серьёзным и скромным взглядом. Вторая была выше первой раза в полтора и раза в три шире. Она была какая-то старая, вся в морщинах и покрытая седыми волосами, и смеялась ещё сильнее, чем я. Её наглая морда , с широкими высокоподнятыми бровями, до того меня поразила, что я даже улыбаться перестал, не говоря уже о смехе. Третья свинка была среднего роста, тоже староватая и достаточно наглая. Самое интересное, что на её лбу разглядывалось знаменитое родимое пятно. Я присмотрелся лучше и увидел, что под этим родимым пятном был след от сквозного пулевого ранения. Она пристально смотрела мне в глаза. Когда я умудрился что-то начать осмыслять, заметил, что громкость мелодии начала нарастать, сопровождаясь каким-то прерывистым жужжанием, и, в конце концов, заполнила оглушающим звуком всю комнату. Начала болеть голова…
Я не вытерпел, открыл глаза и заметил лежащий на подушке около моего уха « Siemens C 45», на дисплее которого высвечивались буквы:
Будильник 18:00
Какой-то балбес поставил его на шесть часов вечера, совсем ненужное время. Конечно же, этим балбесом был я сам. Быстрым отчаянным движением я нажал красную кнопку на телефоне и «Три поросёнка» заглохли. В комнате было темно. Из окна бил «дневной» свет фонаря, стоящего за общежитием прямо напротив моего окна. Приподнявшись на кровати, я поправил свои торчащие волосы. Голова просто раскалывалась. Я встал, сходил умылся холодной водой, вернулся в комнату и сел за стол, подпирая подбородок слабыми руками.
«Опять реальность, опять я здесь. Надоело всё! Надоело осознавать всеобщую ненависть к себе, эти нескончаемые депрессии, сопровождающиеся окружающим повсеместным эгоизмом, которыми приходится давиться ежедневно, особенно по вечерам, вместо того, чтобы заняться чем-нибудь полезным и более познавательным, чем видеть каждый раз эти розово-коричневые, кое-где отрывающиеся, обои на стенах, которые, кажется, вот-вот раздавят меня, словно тяжёлый ботинок, упавший на таракана с высоты человеческого шага. Вокруг люди, которые практически все хотят меня «сожрать» вместе с костями. Как я это всё ненавижу…»
Я встал, по телу прошла дрожь, мне было холодно. Со спинки стула взял свою тяжёлую кожаную куртку, сел на стул и взял в руки ботинки.
«Один и тот же алгоритм действий, который практически никто не может приукрасить. Тавтология! Никто не хочет помочь… Здесь каждый сам за себя. Как я их за это ненавижу!»
Обуваясь, я посмотрел на лежащий на столе листок, на котором был изображён кривой контур пробитого стрелой сердца, внутри которого была выведена мной когда-то надпись: « МЕНЯ НЕ БЫЛО, НЕТ И НЕ БУДЕТ!!!» Я вышел из комнаты, закрыл за собой дверь на ключ. В коридоре было совсем холодно. Я весь начал дрожать, пронзившись невыносимым ощущением страха.
Выйдя из общежития, я отошёл от порога метров на десять, достал из кармана сигарету и закурил. На земле повсюду лежал белый снег, ярко и неправдоподобно бивший в глаза. В соседних общагах горели жёлтые окна, на фоне которых кое-где двигались маленькие людские фигурки. Слышались чьи-то радостные вопли, где-то играла музыка, которую предпочитают в основном те, кто пытается нереально выделиться, загнув пальцы даже перед собственными друзьями. Чуть дальше меня стояла кучка каких-то студентов, разделявшаяся на разнополые тела. Один парень держал в руке чёрный поводок, на конце которого была пристёгнута большая овчарка. Эта кучка о чём-то беседовала, иногда они посмеивались.
«Чего ж это вы, интересно, так смеётесь. Сейчас надо молчать, пока свыше кто-то издевается над вами, играясь, как с марионетками, в своём огромном театре под названием «Мир», задавая вам движения, какие только пожелает, лишь бы было весело. Как я вас ненавижу. Интересно, почему? Наверное, всё-таки потому, что вы ненавидите меня ещё сильнее…а как жаль…»
Сделав последнюю тягу, я кинул сигарету в снег. Она моментально погасла.
«Всё», - подумал я, сам не понимая, почему это подумал.
Я развернулся и хотел было уже идти, как, подняв глаза, обнаружил, что моего общежития нет на месте, зато на его месте находятся старые разнородные деревья, ветки которых торчали. Их спокойно можно было сравнивать с угрожающими воронам чучелами в поле. Я повернулся назад и увидел, что нет даже той кучки студентов, только собака пробежала мимо меня, звеня поводком, тянущимся по земле, и скрылась во тьме. Не было совсем ничего и никого, только, величественно густорастущие из чёрной земли, деревья. Не было ни одного сухого или, хотя бы, замерзшего листика. Кое-где торчали кусты толи шиповника, толи ещё чего-то. Исчезло всё, даже снег исчез, который единственный превращал Мир из чёрного в чёрно-белый. Сверху плавно опускался белый густой туман, который равномерно опустился и распределился по замёрзшей земле.
- Где же вы все? – заорал я во всё горло. Мне даже показалось, что из горла хлынула кровь. – Где вы? – повторил я с досадой, понимая, что ничего уже не исправить.
«Может быть и правда Мир держится на том самом эгоизме и ненависти, может стоило было к ним присоединиться? Нет… Вот он, страх, вот она, тоска…вот оно, одиночество…дурак!»
Обессилевши, я упал на колени, почувствовал невыносимую боль, пронзившую всё тело, и потух, словно окурок сигареты, упавший в снег, перемешавшись с белой независимой границей между небом и землёй…
|
